|
Можно, думаю, шкаф придвинуть. Огляделся - нет шкафа...
- Что нового в Ленинграде? - спрашиваю.
- Я говорила. Одни собираются уезжать, другие их за это презирают.
- Митя не звонил?
- Звонит иногда. У них с Галиной все очень плохо. Там югослав появился... Или венгр, не помню... Зовут - Ахилл...
- Может, древний грек?
- Нет, я помню, что из социалистического лагеря... Короче, Митя бесится. Злющий стал, вроде тебя. Крейна хотел избить...
- А тот?
- А Женя ему и говорит: «Митя, я не боюсь, потому что у тебя есть рога. И следовательно, ты - не хищник...» Их едва растащили.
- Зря...
Мы помолчали.
Я все думал, чем бы окна занавесить? Так, чтобы это выглядело легко и непринужденно...
Десять лет мы женаты, а я все еще умираю от страха. Боюсь, что Таня вырвет руку и скажет: «Этого еще не хватало!..»
Тем не менее я успел снять ботинки. Я всегда снимаю ботинки заранее, чтобы потом не отвлекаться... Чтобы не говорить: «Одну минуточку, я только ботинки сниму...» Да и шнурки от волнения не развязываются... Наверное, тысячу шнурков я разорвал в порыве страсти...
- Кроме того, я познакомилась с известным диссидентом Гурьевым. Ты, наверное, слышал, его упоминали западные радиостанции. Фрида нас познакомила. Мы были у него в гостях на Пушкинской. Советовались насчет отъезда. В доме полно икон...
- Значит, еврей.
- Вроде бы, да. Но фамилия русская - Гурьев.
- Это-то и подозрительно. Гурьев... Гуревич...
- Что ты имеешь против евреев?
- Ничего. Тем более что этот - русский. Я его знаю с шестьдесят пятого года.
- Значит, ты опять меня разыгрываешь?
- Все потому, что я - шутник.
- Гурьев такой умный. Сказал, что Россия переживает эпоху христианского возрождения. Что это - необратимый процесс. Что среди городского населения - шестьдесят процентов верующих. А в деревне - семьдесят пять.
- Например, Михал Иваныч.
- Я Михал Иваныча не знаю. Он производит хорошее впечатление.
- Неплохое. Только святости в нем маловато...
- Гурьев угощал нас растворимым кофе. Сказал:
«Вы очень много кладете... Не жалко, просто вкус меняется...» А когда мы собрались идти, говорит: «Я вас провожу до автобуса. У нас тут пошаливают. Сплошное хулиганье...» А Фрида ему говорит: «Ничего страшного. Всего сорок процентов...» Гурьев обиделся и раздумал нас провожать... Что ты делаешь?! Хоть свет потуши!
- Зачем?
- Так принято.
- Окно можно завесить пиджаком. А лампу я кепкой накрою. Получится ночник.
- Тут не гигиенично.
- Как будто ты из Андалузии приехала!
- Не смотри.
- Много я хорошего вижу?
- У меня колготки рваные.
- С глаз их долой!..
- Ну вот, - обиделась Таня, - я же приехала для серьезного разговора.
- Да забудь ты, - говорю, - об этом хоть на полчаса...
В сенях раздались шаги. Вернулся Миша. Бормоча, улегся на кровать.
Я боялся, что он начнет материться. Мои опасения подтвердились.
- Может, радио включить? - сказала Таня.
- Радио нет. Есть электрическое точило...
Миша долго не затихал. В его матерщине звучала философская нота. Например, я расслышал:
«Эх, плывут муды да на глыбкой воды...»
Наконец, все стихло. Мы снова были вместе. Таня вдруг расшумелась. Я говорю:
- Ты ужасно кричишь. Как бы Мишу не разбудить.
- Что же я могу поделать?
- Думай о чем-нибудь постороннем. Я всегда думаю о разных неприятностях. О долгах, о болезнях, о том, что меня не печатают.
- А я думаю о тебе. Ты - моя самая большая неприятность.
- Хочешь деревенского сала?
- Нет. Знаешь, чего я хочу?
- Догадываюсь...
Таня снова плакала. Говорила такое, что я все думал - не разбудить бы хозяина. То-то он удивится...
А потом запахло гарью. Моя импортная кепка густо дымилась. Я выключил лампу, но было уже светло. Клеенка на столе блестела.
- В девять тридцать, - сказала моя жена, - идет первый автобус. А следующий - в четыре. Я должна еще Машу забрать...
- Я тебя бесплатно отправлю. В десять уезжает трехдневка «Северная Пальмира».
- Думаешь, это удобно?
- Вполне. У них громадный «Люкс-Икарус». Всегда найдется свободное место.
- Может, надо водителя отблагодарить?
- Это мое дело. У нас свои расчеты... Ладно, я пошел за молоком.
- Штаны надень.
- Это мысль...
|
1 